Немного найдется на свете людей, никогда не слышавших имени Григория
Распутина. Хотя за пределами России информация о нем в основном сводится к
строке из хита Boney M: Ra-Ra-Rasputin, lover of the Russian queen!
(«Ра-Ра-Распутин, любовник русской царицы»). Мнение однобокое и
фактически неверное.
На родине оценки «старца» варьируются от интригана, развратника и
шпиона до святого мученика.
Дискуссия вертится главным образом вокруг его влияния на царскую семью и
экстравагантного поведения.
Не всем известна еще одна сторона этой неоднозначной личности: Григорий
Распутин был убежденным противником войны.
Более того: в роковом июле 1914 года он являлся, возможно, единственным
человеком в мире, который не только хотел, но и реально мог предотвратить
катастрофу.
Стихийный пацифист
«Распутин не стремился в первые ряды политической арены, его
вытолкнули туда. Тонкости высокой политики были далеки от круга его интересов,
и он совершенно не мог понять, к чему в конечном итоге стремятся различные
партии, группировки в Думе, газеты», — утверждал в эмиграции директор
департамента полиции Алексей Васильев, изучивший Распутина как мало кто другой.
Будущий управделами ленинского Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич, знакомый с
Распутиным, вспоминал, что «старцу» ничего не говорило имя Карла
Маркса.
Лишь по одному политическому вопросу Распутин имел твердое мнение, которого
не скрывал: будучи по происхождению и психологии крестьянином, он относился к
войне, как к делу, для мужика совершенно ненужному и вредному.
«У меня завсегда к человеку — жалость большая, — говаривал Распутин. —
Для народушка жить нужно, о нем помыслить».
Вскоре после начала войны Распутин в присутствии многочисленных свидетелей
отчитал высокопоставленного военного за ура-патриотические речи.
Тот ответил, что и сам готов отдать жизнь за отечество.
«Тебе хорошо говорить-то, — рассердился Распутин. — Тебя убьют,
похоронят под музыку, газеты во-о какие похвалы напишут, а вдове твоей сейчас
тридцать тысяч пенсии, а дочек твоих замуж за князей, за графов выдадут. А ты
там посмотри: пошли в кусочки побираться, хата раскрыта, слезы и горе; а жив
остался, ноги тебе отхватили — по Невскому на клюшках ковыляй, да слушай, как
тебя всякий дворник честит: ах ты такой-сякой сын, пошел отсюда вон!». И
затопал ногами, изображая дворника.
Аналогичное столкновение вышло у него с одной великосветской дамой:
«Тебе что? Платочком помахаешь, когда поезд солдатиков повезет, корпию
щипать будешь, пять платьев новых сошьешь — на обед да на базар в пользу раненых
и семей убитых. А ты вот посмотри, какой вой в деревнях стоял, как на войну-то
брали мужиков да сыновей!».
Если не считать паломничеств на Афон и в Иерусалим, Распутин не бывал за
границей, не интересовался геополитикой и ко всем зарубежным государствам
относился одинаково, то есть никак. Он не питал особой симпатии именно к
Германии, а точно так же возражал бы против любой войны.
«Распутин своим мужицким умом выступал за добрососедские отношения
России со всеми крупными державами», — пишет современный исследователь
Алексей Варламов.
Мир на волоске
В мае 1914 года репортер газеты «Новое время» взял у
«старца» большое интервью, спросив, в частности, что тот думает о
внешней политике.
«Достоинство национальное соблюдать надо, но оружием бряцать не пристало.
Я завсегда это высказываю», — ответил он.
Пресса устроила скандал: вопросы войны и мира — во власти проходимца,
который толкает Россию к «унижению и предательству славянских
народов»!
Возможно, Распутин несколько переоценивал свои силы, но впоследствии
убежденно говорил, что, если бы в июле 1914 года находился в Петербурге, а не
лежал на больничной койке в Тобольске, раненый религиозной фанатичкой Хионией
Гусевой — сумел бы отговорить «Папу» от участия в войне.
«Кабы не эта проклятая баба-злодейка, что мои кишки перерезала, то не
бывать войне», — заявил он своей знакомой певице Беллинг.
«Распутин сам мне подтвердил: если бы он был в Петрограде, войны бы не
было», — показал комиссии Временного правительства бывший министр
иностранных дел Сергей Сазонов.
Впрочем, и излечиваясь от ножевого ранения, «старец» не лежал,
сложа руки. В 1915 году он сказал своему телохранителю Терехову, что
«прошлый год, когда лежал в больнице, просил Государя не воевать, и по
этому случаю послал Государю штук 20 телеграмм, из которых одну очень
серьезную».
В 1968 году в изданном в Париже сборнике «Русская революция» был
опубликован текст той самой «серьезной» телеграммы, отправленной 29
июля, после подписания указа о всеобщей мобилизации: «Грозна туча над
Россией: беда, горя много, просвету нет, слез-то море, и меры нет, а крови?
Слов нет, а неописуемый ужас. Знаю, все хотят от тебя войны. Ты царь, отец
народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ.
Григорий».
И Распутин едва не победил! Вечером, когда на Центральном телеграфе
готовились к рассылке указа о мобилизации, последовал телефонный звонок Николая
II: все отменить.
В правительстве и Генштабе началась паника. На ночном совещании решили
объявить царский звонок недоразумением. Уговаривать императора отправился
известный «ястреб» великий князь Николай Николаевич, считавшийся в
России главным военным авторитетом и имевший большое влияние на двоюродного
племянника.
Утром Сазонов позвонил начальнику Генштаба Николаю Янушкевичу, сообщил, что
решение остается в силе, и добавил: «Теперь можете сломать телефон».
Дальнейшее известно. Германия потребовала от Петербурга отменить
мобилизацию к полудню 1 августа, а когда этого не случилось, объявила России
войну.
Могущественные недруги
Первая мировая война началась из-за случайности — сараевского убийства — но, по мнению большинства историков, разразилась бы, так или иначе.
Элиты всех великих держав были решительно настроены силой «разобраться» с конкурентами.
В России партия войны объединила людей противоположных взглядов — военных и
национал-патриотов, и либералов, надеявшихся, что борьба с
«реакционными» центральными державами в союзе с западными
демократиями укрепит их позиции.
Николай Николаевич, ставший на начальном этапе войны верховным
главнокомандующим, заявил, что, если Распутин вздумает появиться в Ставке,
будет повешен. Правый депутат Владимир Пуришкевич пустил в оборот знаменитый
эвфемизм: «темные силы вокруг трона». Пресса повела на
«старца» массированную атаку.
Ситуацию, при которой на государственные решения и назначения министров
влиял малограмотный мужик с сомнительной репутацией, действительно трудно было
признать нормальной.
Элиту кровно оскорбляло то, что монархи прислушиваются к нему больше, чем к
многоопытным бюрократам и блестящим интеллектуалам.
Поскольку Николай и Александра упорно не желали публично обсуждать здоровье
своего сына, чьи страдания Распутин умел облегчать каким-то не вполне понятным
образом, народ не видел другого объяснения его присутствию в Царском Селе,
кроме скабрезного.
Однако «проблема Распутина» возникла задолго до 1914 года.
Положить конец дискредитации трона безуспешно пытались многие, включая Петра
Столыпина. Но именно после начала войны она вышла на первый план — по мнению многих
исследователей, не случайно.
Распутин и Витте
Летом 1914 года лишь два известных человека в России не разделяли
воинственных настроений: Распутин и бывший премьер Сергей Витте.
«В первые недели войны он пришел излить чувство гнева и отчаяния —
беспомощный свидетель некомпетентности и глупости, ввергшей нацию в катастрофу
мировой войны, которая могла привести только к уничтожению всех трудов его
жизни», — вспоминал знакомый Витте дипломат Роман Розен.
Между крестьянским мистиком и искушенным царедворцем сложился политический
союз. Распутин стал лоббировать возвращение Витте в премьерское кресло.
Александра Федоровна ненавидела Витте как автора манифеста 17 октября, ограничившего будущие самодержавные права ее сына, и называла не иначе
как «человеком, ограбившим Маленького».
По мнению осведомленных современников, влияние Распутина во многом
основывалось на том, что он чувствовал настроения императрицы и всегда говорил
то, что ей хотелось услышать. В случае с Витте он единственный раз пошел
наперекор августейшей покровительнице.
В декабре 1914 года Витте конфиденциально написал немецкому банкиру
Мендельсону, с которым имел давние деловые связи по вопросу о предоставлении
России займов, что в высших сферах есть мнение назначить его премьером и главой
делегации на мирных переговорах с Германией, которые должны предположительно
начаться в Стокгольме в январе-феврале.
По словам секретаря Распутина Арона Симановича, Николай II заявил
«Другу»: «Ты должен знать, что, призывая опять графа Витте, я
подвергаю себя большой опасности. Мои родственники поступят со мной таким же
образом, как в свое время было поступлено с сербским королем Александром. Меня
с женой убьют».
Неизвестно, то ли у Распутина не хватило влияния, то ли конец этим планам
положила скоропостижная кончина Витте 25 февраля 1915 года.
Распутин и Брусилов
Прямое влияние «старца» на ход военных действий проявилось летом
1916 года.
«Брусиловский прорыв», считающийся самой успешной наступательной
операцией Первой мировой войны, обошелся России в 1 миллион 200 тысяч человек
убитыми, ранеными и пленными.
Начиная с 25 июля, Александра Федоровна бомбардировала мужа, находившегося
в могилевской ставке, телеграммами, практически каждая из которых содержала
ссылки на мнение «Друга»: «Наш Друг находит, что не стоило бы
так упорно наступать, поскольку потери слишком велики»; «Наш Друг
надеется, что мы не перейдем Карпаты, он все время повторяет, что потери будут
чрезмерными»; «Дай приказ Брусилову прекратить эту бесполезную бойню,
наши генералы не останавливаются перед ужасным кровопролитием, это
грешно»; «Не слушай [начальника генштаба] Алексеева, ведь ты
главнокомандующий».
27 сентября Николай II сдался: «Дорогая, Брусилов, получив мои
указания, отдал приказ остановить наступление».
«Потери, а они могут быть значительными, неизбежны. Наступление без
жертв возможно только на маневрах», — отпарировал Брусилов в
воспоминаниях.
«Распутин оказался стержнем, вокруг которого плели интриги не только
германофилы, но и настоящие немецкие агенты. Это совершенно очевидно», —
заявил в первые дни после Февральской революции министр юстиции Александр
Керенский.
С одной стороны, комиссия Временного правительства, несомненно, предвзято
настроенная к Распутину, не смогла обнаружить никаких доказательств его связи с
германской разведкой или получения им крупных сумм из сомнительных источников.
Судя по всей имеющейся информации, ничьим шпионом «старец» не
являлся, а делал исключительно то, что сам считал полезным для России и
спасения монархии.
С другой стороны, нельзя исключить присутствия германской агентуры в его
окружении, состоявшем из авантюристов наподобие скандального банкира Мануса или
«князя» Андроникова, вынырнувшего после октябрьского переворота в
роли начальника кронштадтской ЧК и затем расстрелянного за хищение
конфискованных у «буржуев» ценностей.
Развязка
С началом войны влияние Распутина упало, как бывает со всяким политиком,
проигравшим серьезную партию.
После возвращения «старца» из Сибири Александра Федоровна
некоторое время принимала его тайно, распорядившись не вносить посещения в
камер-фурьерский журнал.
По словам подруги императрицы фрейлины Анны Вырубовой, в этот период
Распутин «указывал на необходимость довести войну до победы, ни слова о
сепаратном мире он не говорил».
«Относясь очень отрицательно к самому факту войны, Распутин наряду с
этим говорил, что, коль скоро войну начали, необходимо довести ее до
победы». — писал камергер Владимир Гурко.
Великий князь Николай Николаевич требовал отдать Распутина под суд за
«пораженческие» телеграммы из Тобольска, но император осадил
«Грозного дядю»: «Это наши семейные дела, они суду не
подлежат».
Однако с начала 1916 года положение стало меняться.
Царь принял на себя командование армией и уехал в Могилев, оставив на
хозяйстве в Петрограде жену, для которой каждое слово «Друга» было
законом. А главное, в обществе накопилась усталость от затянувшейся и не
слишком успешной войны.
20 января 1916 года по настоянию императрицы председателем совета министров
был назначен тесно связанный с Распутиным и, по мнению многих, прогермански
настроенный Борис Штюрмер. 7 июля он возглавил по совместительству
внешнеполитическое ведомство, а известный сторонник Антанты и войны до
победного конца министр иностранных дел Сергей Сазонов был отправлен в
отставку. Наблюдатели увидели в этом едва ли не переворот.
В июле зампред Госдумы Александр Протопопов тайно встретился в Стокгольме с
немецким банкиром Вартбургом и привез Николаю II предложение о сепаратном мире,
предусматривавшее передачу Германии Прибалтики в обмен на Галицию.
Зондаж Протопопова не возымел результата, но в сентябре он был назначен на
ключевой пост министра внутренних дел.
Протопопов открыто бравировал тем, что получил должность по протекции Распутина,
и якобы даже имел со «старцем» общую любовницу, некую Шейлу Лунц.
Политическая игра, в эпицентре которой находился вопрос о войне и мире, тем
временем продолжалась. 10 ноября Николай II под нажимом Думы и союзников
отправил в отставку Штюрмера. Как утверждает современный исследователь
Александр Бушков, императрица пришла «в холодную ярость», а
задерганный со всех сторон царь впал в состояние, близкое к прострации.
Атмосфера дышала заговорами. Вопрос был в том, кто ударит первым.
Депутаты, гвардейские офицеры и даже великие князья открыто говорили о
необходимости низложить Николая II, арестовать императрицу, возвести на престол
12-летнего наследника Алексея при регентстве великого князя Михаила
Александровича, сформировать правительство, «способное сотрудничать с
представительными органами и довести войну до победы».
«Великие князья и некоторые аристократы составили заговор, стремясь
удалить императрицу от власти и добиться ее удаления в монастырь. Распутин
должен был быть сослан в Сибирь, император смещен, а цесаревич коронован»,
— писал в воспоминаниях один из убийц Распутина князь Феликс Юсупов.
«Между [одним из лидеров кадетской фракции] Коноваловым, [командиром
элитной кавалерийской дивизии] Крымовым и [начальником штаба верховного
главнокомандующего] Алексеевым зреет какая-то конструкция», — писал в те
дни генерал Брусилов.
«Совершенно очевидно, что император и императрица близки к
падению», — заметил в дневнике британский генерал Генри Вильсон,
посетивший в ноябре Петроград.
Одновременно ползли слухи о контр-заговоре Александры Федоровны и
Протопопова с целью разогнать Думу, ввести чрезвычайное положение и заключить
сепаратный мир.
Председатель Думы Михаил Родзянко в эмиграции утверждал, что узнал об этих
планах от преемника Штюрмера Александра Трепова, который подал в отставку, не
пожелав участвовать в таком деле.
Распутин оказался ключевой фигурой в раскладе сил. Его влияние могло
подтолкнуть колеблющуюся царскую чету к действию.
Еще весной 1914 года он сказал итальянской журналистке: «Даст бог,
войны не будет, и я об этом позабочусь».
«Скорее всего, «позаботились» о нем самом», —
резюмирует историк Эдвард Радзинский.